И теперь я, виконт Берт Муррей, сидел в охотничьем замке своего отца графа-генерала Дэвида Муррея, - место ссылки , куда он меня отправил. И читал заявление в газете, написанное моей последней невестой Оливией Лэндиг (Хармони сохранила для меня этот выпуск). "У меня трясётся рука, когда я пишу это заявление. Мистер Би, редактор, поначалу отказывался мне верить, но мне помогла служанка из дома Мурреев Кэт Нун, поручившаяся за меня и согласившаяся быть моей свидетельницей, а также религиозные чувства самого редактора сломили в конце концов его скептицизм. Я и сейчас дрожу от страха при одном воспоминании... Меня долго уговаривали ехать на смотрины к жениху - замуж мне совсем не хотелось. Я согласилась только после того, как меня клятвенно заверили в том, что у нас с молодым Мурреем общие интересы - он также увлечён музыкой и живописью, как и я. До сих пор женихи, с которыми меня знакомили как богатую невесту, смотрели на меня свысока и ничем, кроме денег моего батюшки, не интересовались. Нас с виконтом представили друг другу. Никакой аристократической надменностью от него и не пахло, когда он говорил. Мы говорили много о Моцарте, о том, как он начинал прелестным маленьким дитятей; говорили мы и о живописи - Берт даже прочёл мне свежую лекцию о новейшем способе создания картин маслом; напоследок он спел мне целую песню - такой сладостный печальный романс, аккомпанируя себе на фортепьяно. Играл он также прекрасно. Очаровательный молодой человек, подумалось мне. Одно было непонятно: почему весь разговор происходит за закрытыми дверями? Правда, мне говорили, что жених заколдован, когда представляли меня ему; но я не больно верила в эти суеверия. К тому же родители и гувернантка Бекки Крик уверяли меня, что виконт Муррей необычайно красив: стройный, высокий, чёрные кудри до плеч, огненно-синие глаза. Если он так красив, почему же он прячется за дверью? Отдав должное его музыкальному таланту, я попросила у него разрешения войти к нему в комнату. Тут голос его задрожал, и он стал уверять меня в невозможности сего шага; в ответ я заявила, что обязана видеть того, кому предстоит стать моим мужем - не с голосом же я пойду под венец, а с человеком... Под конец я стала умолять, и он не выдержал - приотворил дверь и вышел на порог. - Я здесь, мисс Оливия... - Что это?.. - громко спросила я, увидев его, а дальше я могла уже только кричать. На первый взгляд, Берт Муррей соответствовал описанию: высокий статный голубоглазый брюнет... Но в его наружности была деталь, от которой вся его красота меркла: его темнокудрую голову венчала пара длинных острых рогов, изогнутых наподобие серпа. - Берт! - вскричала графиня Виктория, появившаяся как будто из-под земли. - Берт, сыночек мой, зачем ты это сделал?! - Простите меня, матушка, - она так просила меня об этом, и я не мог устоять... - Но ты ведь знал, что она испугается... Сказать, что я испугалась - значит ничего не сказать. В смертельном ужасе я бросилась бежать по коридору, путаясь в своём кринолине с оборками. Я уже готова была выпрыгнуть в открытое окно, когда добежала до него - только бы спастись от этого страшилища, которое, я была в том уверена, сожрало бы меня, как Минотавр из греческих мифов. Но в последний момент меня подхватили чьи-то руки. Я была до того напугана, что снова закричала. Но, обернувшись, увидела, что это девушка моих лет - та самая девушка-служанка, Кэт Нун..." Эта встреча, встреча с мисс Оливией, и стала предвестием моей ссылки. [more]
Это была Розовая комната (я её так и называл) во флигеле, противоположном тому, где был внутренний дворик. Лестница в неё была выстлана ярко-розовым ковром-дорожкой; на стенах её, на оранжевом и светло-коричневом фоне был узор из роз бледно-розового и кремового цветов. Стенные перекрытия и потолок были белоснежными, украшенными золочёными лепными цветами и гирляндами. Бронзовые настенные светильники были в форме лилий и тюльпанов. Там была кровать с прекрасным шёлковым покрывалом, с тёмно-кремовым пологом, украшенным золочёными кистями, и при будуаре. Причиной для переселения Мейми было моё желание отныне работать в ясные дни только во внутреннем дворике. Работать в саду мне расхотелось после того, как Мейми увидела себя в обличьях ундины и нимфы, и Хармони еле отвлекла её.
В день, назначенный для её переселения, Мейми спросила у Хармони: - Я слышала, меня хотят переселить... Этот мужчина (судя по голосу, он ненамного старше меня) - ваш хозяин? Тот, о котором вы мне говорили? - Он самый, милая Мейми. - Надеюсь, он не собирается прогнать меня? Не отправляет на все четыре стороны? - Ну, что вы! Уже одно то, что я по-прежнему зову вас "милой Мейми", говорит о том, что наше отношение к вам не изменилось к худшему. - Я знаю, но я подумала: может, это только вы, Хармони, всё ещё так меня называете по доброте душевной? Возможно, хозяин ваш хочет, поскольку я уже здорова... - О, Мейми, как грешно с вашей стороны говорить подобные вещи! Отношение хозяина к вам не только не ухудшилось, но, напротив, - подробностей не раскрываю, он не разрешает мне... - Вы уж меня простите, Хармони; но это у меня в голове как-то не укладывается (может, у меня тёмная голова, - мне всегда так говорили), - чтобы владелец такого огромного особняка был добр к такой, как я, последней нищенке-голодранке... - Как я гляжу, милая Мейми, вы мало видели в жизни доброты до встречи с нами... - Ой, Хармони, что вы, - почти совсем не видела! Тем более я не жду её от господ, когда бедные фермеры и те гнали меня прочь, пока я добралась до вас! С тех пор, как я себя помню, я не знала ни матери, ни отца. Меня до 13 лет растили тётя Грейс (сестра моей матери, канувшей в безвестность до того, как я впервые в жизни залепетала) и её муж, дядя Найджел. Про дядю с тётей я могу сказать, пожалуй, что они были добры ко мне и что я заменила им дочь, которой у них никогда не было, - как, впрочем, и сына. Но и они, простые фермеры, не слишком меня баловали. Прежде всего, тётя Грейс приучала меня к домоводству, считая, что это главное и, в общем, единственное, что положено знать девочкам; так она учила бы и свою дочь, ели бы её имела. Она приучала меня к трудам с лаской, но вместе с тем давала мне понять (пусть даже по-хорошему), что моя обязанность - помогать тётушке по хозяйству, и ничего больше; а когда я видела во время работы в поле ребят, спешивших в деревенскую школу, интересовалась и получала ответ, - ответ на мой последующий вопрос, можно ли мне пойти тоже, всегда бывал отрицательным. "Да ничему тебя и не научит этот портняжка, - говорила мне тётя Грейс об учителе, портном по профессии, - "он не столько учит детей, сколько присматривает за ними; он и сам почти не не знает букв". Когда же я спрашивала, что такое буквы, тётя Грейс отвечала, что это знаки, начертанные в книгах, например, в молитвенниках, - у неё был молитвенник, но она всегда прятала его от меня. И дядя Найджел тоже говорил мне: "Учись молиться устно". Когда же умерла тётя Грейс...за ней и дядя Найджел отправился на тот свет (он ненамного пережил свою жену); и он завещал меня своему единственному родственнику. Со стороны тёти Грейс у меня родных не осталось, о её сестре (моей матери) они при мне никогда не говорили вслух, - так что оставался только дядин кузен. Девичья фамилия тёти Грейс была Кроу, а дядя Найджел носил фамилию Бонд. Отставной капитан Вилсон Бонд (про которого говорили, что он служил во флотилии адмирала Нельсона) был двоюродным братом дяди Найджела, но всегда смотрел на него свысока, как на бедного родственника, якобы недостойного такого уважаемого землевладельца, как он. Но детей у капитана Вилсона тоже не было, и это вкупе с отсутствием всех других родственников и внушило дяде Найджелу ложную надежду. Не знаю, видел ли дядя Найджел с небес, как рухнула его надежда на то, что кузен Вилсон и жена его Джоан заменят его сиротке-племяннице родителей... А рухнула дядина надежда - не то слово! Спала я на холодном чердаке, на весьма неуютной подстилке из соломы, на которую всегда помнила подложить себе тюфяков - тюфяки эти были истрёпанные и грязные, но зато не так колко было спать ложиться, как прямо на солому. Джоан Бонд регулярно отбирала у меня эти тюфяки, и честила меня при этом "барышней из грязи" за то, что я смею претендовать на какие-то удобства. И Вилсон, и Джоан - оба супруга Бонд жили исключительно моими трудами. Зная, что капитан Вилсон, ко всему прочему, ещё и сластолюбец, ревнивая Джоан Бонд уволила всех своих служанок, едва лишь я переступила порог их поместья. Меня же, 13-летнюю девчонку, она почитала "слишком малой" для того, чтобы её Вилсон позарился на меня, хоть у меня к тому времени и обозначились уже небольшие груди. Мне ещё повезло, что у меня появились деревенские друзья, - мальчишки и девчонки моих лет, которые то и дело старались подсобить мне во время работы в поле и делились со мной своим насущным хлебом, который им и самим с таким трудом доставался...
- Эта их помощь, - продолжала Мейми, - заметно облегчала мои труды, но нередко выходила мне и боком, так как если миссис Бонд видела, что я прихожу менее измученная, чем обычно, она тогда била меня плетьми, - за то, что "поленилась работать самой, помощь принимаю, как барышня со слугами"; так примерно она выражалась, используя слово "барышня" как наполовину бранное, наполовину презрительное. Если же капитан Вилсон Бонд видел моих верных товарищей своими глазами, он их гонял со двора всеми возможными способами - и собак на них науськивал, и своей капитанской саблей им грозил, и из ружья в воздух палил, - да ещё грозил ребятам, что в следующий раз он, мол, прямо по ним пальнёт; если бы он и вправду так поступил, ни шанса не было бы на его промах, - он превосходно стрелял и как бывший военный моряк, и как заядлый охотник; он был и тем, и другим. С годами мне становилось только хуже, так как Вилсон Бонд начал заглядываться на меня, - то, чего его жена так опасалась по мере того, как я росла.
"Сам дьявол помогает проклятой девчонке", - говорила Джоан Бонд, - "я ей прибавляю работы, она должна бы выглядеть как пугало огородное, а вместо этого она хорошеет день ото дня!", - говорила при мне и нарочито громко, чтобы я всё слышала и признала бы наконец свою вину за то, что не похожу на пугало. Я сама никогда не придавала значения своей внешности, но дядя с тётей и друзья из покинутой нашей деревни иногда говорили: "Наша маленькая Мейми - очень хорошенькая девочка!". Причём мне казалось, что я "хорошенькая" потому, что хорошо работаю - тот по-хорошему мил, кто работает хорошо. Теперь же я убеждалась всё больше и больше, что это потому, что я "по-милу хороша", - так за глаза называл меня Вилсон Бонд, показывая на меня пальцем; при разговоре со мной он сохранял свою всегдашнюю грубость, но я помнила его слова и знала, что он имеет в виду*.
*Мои попытки передать по-русски оба эти значения английского слова cute - и "милый", и "миловидный".
- К тому дню, когда мне исполнилось 16 лет (я помнила, когда у меня день рождения, - мне о нём всегда напоминали дядя и тётя, пока были живы, они ещё и устраивали маленький деревенский праздник в этот день), Вилсон Бонд уже не скрывал своей страсти и время от времени открыто посягал на меня, когда его жены не было поблизости, - продолжала Мейми. - Эти его наглые приставания становились всё чаще и продолжительнее, он напрямую отрывал меня от моей работы и, случалось, так увлекался, что мне еле-еле удавалось от него отбиться, а ему - успеть до появления своей Джоан. Обычно, когда Джоан заставала мужа пристающим ко мне, она видела только, как я вырываюсь из его цепких рук, и обвиняла во всём меня, хоть и знала, что он прелюбодей по природе своей; как правило, она в таких случаях пару раз вытягивала меня плетью по спине и прибавляла мне больше "сверхсрочных" работ. Но недавно хозяин перешёл все границы и осмелился сделать мне гнусное предложение; насчёт Джоан он говорил (продолжая при этом наседать на меня), что он-де разведётся с ней, у епископа разрешение выпросит, и мы, мол, отлично заживём с ним вдвоём. Я отказала ему решительно и резко, и чуть ли не тоном приказа попросила позволить мне продолжить выполнять свои обязанности. Но мои слова и тон разозлили капитана и заставили его решиться на отчаянный поступок. Страшнее всего, что его жена вошла именно в тот самый момент. Разумеется, миссис Бонд всё поняла превратно - ещё более превратно, чем когда-либо. Она четыре раза ударила меня плёткой - вдвое больше, чем обычно, когда заставала своего мужа со мной; надавала мне пощёчин; ничего не захотела слушать; Вилсон Бонд, всегда очень боявшийся крутого деспотичного нрава жены, также всё поставил с ног на голову; кончилось всё тем, что Джоан Бонд поволокла меня вверх по лестнице в мою каморку на чердаке и велела мне готовиться к смертной казни, к которой не замедлила меня приговорить, - наутро она велит кузнецу заковать меня в кандалы, прикрутит к столбу и запорет насмерть плетьми за безнравственность; причём они с Вилсоном созовут всех юных голодранцев, помогавших мне, включая и кузнецова сыночка, - пусть полюбуются, всё равно они меня не спасут! Я знала, что они меня не спасут при всём желании - они такие же подневольные люди, как и я сама; во всей округе не было никого, кто мог бы меня реально защитить. Местный священник, которого Вилсон Бонд в насмешку называл епископом, также был в полном подчинении у бесчестного капитана - недаром последний так надеялся на этого священника, как на помощника в совершении своего гнусного замысла. Мне оставался только один-единственный выход - бежать. Я бежала в темноте, когда все спали; бежала босиком, дабы соблюсти полнейшую тишину. Я дрожала от страха, что собаки проснутся и поднимут лай, - тогда уж и господа проснутся и непременно меня поймают! К счастью, мне удалось покинуть владения Бондов, не потревожив ни хозяев, ни собак. Так и началась полоса моих скитаний, Хармони; так я и пришла сюда, к вам.
Я слушал, затаив дыхание. Еле-еле удержался, чтобы не крикнуть Мейми, что отныне у неё есть тот, кто её реально защитит, и что этот защитник - я. - Поэтому я и сейчас могу с уверенностью сказать, что умру, если вы меня прогоните, - закончила свой рассказ Мейми. И добавила: - У меня нет никаких сомнений в том, что Вилсон Бонд и его жена будут меня искать... если уже не ищут. Поэтому я и испугалась, когда услышала о своём предстоящем переселении. - Бог с вами, девочка моя! Вы останетесь в Мидлвуде настолько, насколько пожелаете; можете и навсегда остаться, говорю вам это и от своего имени, и от имени хозяина! - уверила её Хармони. - Хозяин хочет переселить вас в другую комнату, в противоположной части особняка. - Но почему? Мне нравится и эта комната, в которой вы меня в ту ночь уложили в постель и отогрели... - Уверяю вас, Мейми, что и новая ваша комната вам понравится! Вы о такой никогда и мечтать не смели! Пойдёмте, я покажу вам вашу новую комнату!
***
Позже Хармони рассказала мне, что Мейми была потрясена: "Всё это - мне?!". "Видите, дорогая Мейми? Настоящий покой принцессы!" - отвечала Хармони на её изумлённый возглас. - "Но я... вовсе не заслуживаю подобной чести! Честное слово, та комната, которую мне изначально выделили вы, Хармони, - та подходит мне гораздо больше...я первые 13 лет своей жизни спала за перегородкой в фермерском доме дяди и тёти...и почти четыре года проспала на соломе с тюфяками, в крошечной каморке на чердаке у своих разбойников-хозяев... а тут... непривычно как-то!" - на эти слова Мейми Хармони отвечала просто: "Ничего, моя девочка, привыкните". На слова же Мейми о том, что такую большую комнату ей будет трудно прибрать, моя фея ответила, что сама за неё приберёт.
***
- А мне, что, совсем ничего не делать? - спросила тогда Мейми. - Может, я всё же немного помогу вам по хозяйству, Хармони? Я уже здорова, и я таким образом отблагодарю вас за приют да ласку. - Благодарю вас, Мейми, но мне не нужна помощь. И потом, - вы не служанка, вы наша гостья! - Но я не привыкла жить в безделье. Прошу вас, позвольте мне хотя бы шить вам одежду. Вам и хозяину вашему... - Я сама всё шью, дорогая Мейми, - сказала Хармони. - Если помните, я сшила немало платьев и для вас! - Как же вы справляетесь так...в одиночку? Может, вы всё же дадите мне какую-нибудь работу? Хотя бы... вязать... вышивать, что ли? - Если вам так этого хочется, Мейми, - вот вам и вязание и вышивание, - сказала Хармони, отворяя платяной шкаф и уклоняясь от ответа на вопрос девушки, как она справляется со всем в одиночку. - Но и то я вас очень вас прошу: не перегружайте себя сверх меры, моя дорогая!
Posted: 28.12.15 10:32. Post subject: Бетти, это старинное..
Бетти, это старинное и хорошее аниме 1976 года, длинный сериал. Кэнди-Кэнди. Девочка, сирота из детдома, пытается найти свое счастье в сложном мире. Сериал очень человечный, социальный, без магии. Все приходится решать своей смекалкой, терпением и помощью друзей. Аниме очень известное, найти можешь где угодно.
All times are GMT
3 Hours. Hits today: 42
You can: smiles yes, images yes, types yes, poll no
avatars yes, links on, premoderation off, edit new post no
- user online
- user offline